Финансовая сфера

Банковское обозрение


  • О миссионерской роли IT
14.02.2018 Аналитика

О миссионерской роли IT

XV Банковский саммит по инновациям и развитию ЦФТ будет посвящен технологиям финансовых услуг в цифровом мире


Александр Погудин, ЦФТ. Фото: ЦФТ Александр Погудин, член совета директоров ЦФТ, рассказал «Банковскому обозрению» о причинах и следствиях цифровой трансформации экономики в целом и банковского сектора в частности, а также о том, какие темы будет обсуждать банковское сообщество в мае на юбилейном XV Банковском саммите по инновациям и развитию.

— Александр, кому и для чего в финансовом секторе нужны цифровая трансформация и диджитализация? Или это скорее дань моде?

— На мой взгляд, это нужно тем, кто работает с цифровой экономикой. И чем больше реальная экономика будет уходить в «цифру», а я надеюсь, что она все-таки будет уходить в нее, тем большему спектру ее участников она будет жизненно необходима.

Почему я в этом уверен? Потому что экономика в цифровой ипостаси гораздо более эффективна. Нет массы издержек, и при этом она гораздо более управляема. Рыночная экономика, даже та, где присутствуют не все ее элементы, подразумевает конкуренцию и борьбу за прибыль, а значит, и за инвестиции. Поэтому диджитализация в этом случае становится инвестиционным проектом, а не обременением или обузой. Найдутся деньги и на спутники, и на чипы, и на прочие технические и технологические вещи, не говоря уже о том, что все они уже так или иначе где-то опробованы.

Я уж и не говорю о перспективах 3D-печати, потому что, когда это свершится, можно будет говорить уже о философском парадоксе: изменения в материальном мире будут оцифрованы еще до создания в нем материальных же объектов. В принтер для печати дома, машины и т.п. необходимо загрузить какой-то файл, поэтому оцифровка происходит еще до создания нужного материального объекта, а это означает сильный импульс для сдвига материальной экономики в цифровую.

Поэтому я считаю, что диджитализация, конечно, — и не дань моде. Если вся экономика будет искать пути снижения издержек и повышения управляемости через движение к оцифровке и управлению цифровыми образами, банки не то что будут вынуждены измениться, они просто станут естественной частью этого процесса и будут цифровизовываться настолько, насколько экономика в целом будет им это позволять.

— Какой западный аналитический опыт имеет смысл проецировать на банковскую индустрию?

— Я считаю, что процессы везде идут примерно одинаково. Кто-то чуть больше продвинулся, кто-то чуть меньше, но нельзя сказать, что экономика США — это цифровая экономика, а экономика России — физическая. И там все счета оплачиваются «на бумаге». Это очень важный показатель, говорящий о том, что экономика не может полностью трансформироваться, так как не решены юридические вопросы. В каком-то смысле мы в России определенный этап западной эволюции даже проскочили благодаря проекту электронного правительства.

— Строители электронного правительства утверждают, что в России инфраструктура лучше.

— Инфраструктура-то лучше, а законов нет, и она не загружена по максимуму, поэтому не приносит денег. А если она убыточна, то ее вскоре разберут на запчасти.

Я не считаю, что где-то в мире существует некий оазис, где цифровая революция уже полностью свершилась. Есть какие-то победы, например, некоторые банки отказываются от наличных. Например, в Лондоне в магазинах на покупателей с 50-фунтовой купюрой очень часто смотрят, как на наркобаронов. Проблемы развитых стран усложняются и тем, что у них много материального: заводы, газеты, пароходы, то есть вещи. И они у них разнообразнее, чем в других странах. Поэтому все их «загнать» в цифровую жизнь сложнее, чем, скажем, там, где всего один условный завод, который выпускает пластмассовые тарелки. Пронумеровав тарелки, можно просто и изящно решить проблему цифровизации всего рынка.

Где-то в мире существует некий оазис, где цифровая революция уже полностью свершилась

Многие проекты начинаются со сбора и обработки информации, это явный мейнстрим. Uber был бы невозможен, если бы не было централизованной информации обо всех пользователях, всех машинах и не существовало бы геолокации и клиента, и машины. Uber возник тогда, когда цифровыми образами стало возможно управлять. И так будет происходить, очевидно, везде. Проекты а-ля Uber — по сути агрегаторы или управляющие компании — будут возникать повсеместно, но прежде всего там, где проще сделать оцифровку. Затем эти агрегаторы начнут объединяться друг с другом. Потом начнут «склеиваться» с банками, а те уже будут осуществлять инвестпроекты, абсолютно точно понимая, какую трубу сейчас приваривают, в каком именно месте и почему следующая плывет на стройку именно по морю. Такое возможно, потому что на каждой трубе будет уникальная маркировка.

Я сейчас фантазирую, но для банков это будет информация колоссальной ценности, например, для контроля целевого использования средств и выполнения каких-то проектных работ. У нас в России таких проектов довольно много — например, на труднодоступных гигантских нефтегазовых объектах на Крайнем Севере или на шельфе.

— Наверняка встанет вопрос о стандартизации?

— Uber же никого не спрашивал, и Яндекс никого не спрашивал. Как смогли стандарт сделать, так и сделали. Жизнь заставит — будут договариваться, объединять стандарты. Сейчас существует парадигма: кто первый навязал стандарт, тот и правит миром. Очевидно, скоро будет не так: правила игры определит тот, у кого больше «масса», а не тот, кто первый.

Я сейчас специально не углубляюсь в конкретные технологии и методологии. Стандарт — это методология, а значит, долгий разговор. Прежде всего хотелось бы на уровне понимания «сверить часы» с сообществом в некоторых фундаментальных вопросах. Сколько можно бездумно сотрясать воздух и писать о том, что диджитализация банков, создание экосистем и роботов поглотят банкиров, а финтех завершит эволюцию банкинга?

Это не так! И не потому, что кто-то ошибается или хочет кого-то обмануть, а потому, что есть гигантский маховик развития, без раскручивания которого вообще ничего не произойдет. И мы сейчас играем каждый свою роль в раскручивании этого маховика — и банкиры, и представители IT, и технологи на предприятиях. Это очень интересно. Это уникальная ситуация, когда еще толком никто ничего не понимает, но уже все идут в одну сторону. И это замечательно — конкуренция только с отстающими.

Поэтому противопоставлять здесь западный и отечественный опыт, наверное, будет неправильно, нужно говорить о том, что есть прорывные компании, и изучать их опыт. Смог же Олег Тиньков с командой вырастить банк без отделений, экранировавшись от наличных при помощи чужой сети банкоматов, а от печатей с бумажками — при помощи агентов. При этом его бизнес-модель завязана на материальный мир. У него есть свой относительно небольшой набор продуктов, который он оцифровал, как оцифровал он и информацию о клиентах, а потом перевел это все в цифровой мир. Можно рассматривать этот банк как модель, как некий «новый вид жизни» — банк без отделений.

Есть масса примеров и из других индустрий. С точки зрения экономики все они вытащили свой маленький физический сегмент в цифровую сферу и начали с ним работать по цифровым законам, не неся издержек и управляя в режиме реального времени каждым элементом своей системы. Они получили за счет этого в таких точках экономики выигрыш.

Имеет ли смысл проецировать этот опыт иных индустрий на банковскую сферу? Конечно, потому что именно таким будет общее для всех движение. Сегодня ни одна цифровая компания — ни Uber, ни Яндекс, ни LAMODA, ни AVIASALES — не сможет играть только по своим правилам, потому что при закручивании ими гаек тут же возникает масса вопросов, которые они не умеют решать. Они должны быть решены на более высоком уровне, на уровне законодательства.

Поэтому надо рассматривать все «всплески» и проявления такого цифрового опыта безотносительно того, западный он или отечественный, пытаться понять, как компании этого добились, искать в своем бизнесе такие же прорывные места, причем неважно, в каком виде деятельности — в продаже макарон или создании заводов. Но искать надо только те возможности, которые конкретный бизнес в состоянии реализовать. И, когда этих «всплесков» будет миллион, они начнут «слипаться и выравниваться». Это и будет означать, что часть экономики действительно переходит в цифровую плоскость.

— Очевидно, какая-то часть экономики останется реальной?

— Экономика в реальности абсолютно безжалостна. Если выбранная модель будет эффективнее, то все остальное просто умрет. Если перевод кирпичного завода в цифровую экономику даст рост объемов и повышение качества, снижение затрат на электроэнергию, а также обеспечит точность поставок в любую точку мира, то это сделает наш завод недостижимым для конкурентов. Поэтому или умирай, или становись цифровым.

Если перефразировать классиков, капиталист, ожидая стопроцентного роста, готов пойти на любое преступление, тем более что это не преступление, а движение вперед. Поэтому я думаю, что сейчас мы набираем критическую массу. Как только она будет набрана, как утверждали другие классики, произойдет переход количества в качество.

В случае с нашим условным кирпичным заводом в «цифровом кирпичном мире» его владелец в итоге будет вынужден либо перепрофилировать его, либо сказать: «Я тоже так хочу. Иду в банк, беру кредит на чипизацию всех кирпичей, устанавливаю датчики задымления, температуры, логистики и уже на новом технологическом уровне конкурирую с тем, кто так первый сделал».

В итоге через год все кирпичные заводы будут такими либо умрут. В этом смысле никто не будет оглядываться на то, что рабочих, которые ничего не умеют делать, кроме как таскать через забор товар, придется сократить.

— Не ожидает ли нас волна безработицы или восстание луддитов?

— Естественно, за трансформацией экономической модели всегда следует изменение экономической, социальной, а потом и политической ситуации. Но на этот раз, как мне кажется, возникает и что-то новое, например понимание в обществе, что часть людей нужно обеспечить каким-то гарантированным минимальным жизненным уровнем и найти им занятие гуманитарного плана. Наверное, придется исключить часть населения из производственных отношений как таковых, потому что долю рутинного труда возьмут на себя роботы.

Мне кажется, что общество сейчас более гуманно и более милосердно, поэтому оно найдет какой-то компромисс с бизнесом. Например, был же референдум в Швейцарии, чтобы выплачивать каждому человеку вне зависимости, работает он или нет, две тысячи евро в месяц в обмен на обязательство гражданина соответствовать социальным нормам. Я считаю, что это первый «пробный шар», и вполне возможно, что этот механизм сработает в масштабе всего мира.

— То есть это не от хорошей жизни, а вынужденный шаг?

— Те люди, которые стоят у руля цифровой экономики, наверняка научены горьким опытом предыдущих революций и понимают, что они делают цифровую экономику точно не для того, чтобы население тихо перешло в мир иной. Не эту цель они перед собой ставят.

Поэтому они так реорганизуют экономику и государство, что последнее за счет первого будет поддерживать тех людей, которые не нужны в производственном процессе, и придумает им какое-то социально-гуманитарное действо: выращивать виноград, воспитывать детей, писать стихи. Это будет какая-то активность, направленная на развитие гуманитарной составляющей общества.

Сейчас существует парадигма: кто первый навязал стандарт, тот и правит миром

Мне кажется, баланс интересов будет соблюден. Есть роботы, которые возьмут на себя массу ненужного, рутинного или физического труда. Есть экономика, которая работает с минимальными издержками, а значит, функционирует с максимальной эффективностью, и есть люди, Homo sapiens, которые получают ренту от этой экономики и являются потребителями ее продуктов как покупатели.

При этом им не нужно вовлекаться в производственный процесс, они сосредоточены на том, чтобы экономика не «сожрала» сама себя. И мне кажется, что освободившаяся от производственных отношений часть общества должна быть нацелена на какие-то задачи, которые сделали бы невозможными сценарии а-ля «Шварценеггер против восстания машин». Технологическое развитие должно идти синхронно с социальным, политическим и гуманитарным, иначе оно приведет к хаосу.

— Вы упомянули о том, что многое уже сказано о будущем банков. Кем, например?

— Германом Грефом, например. А тем, у кого «нет пророка в своем отечестве», рекомендую книгу «Банк 3.0», написанную Бреттом Кингом. Он, кстати, очень интересно выступил на Finopolis-2017 в Сочи.

Они и другие эксперты совершенно верно говорят, например, о том, что та продуктовая линейка, которая сейчас сформировалась в банках, представляет собой нечто совсем неактуальное. Людям не нужен депозит, им необходимо сохранить и преумножить деньги с учетом индивидуального аппетита к риску. Им не нужен целый спектр депозитов, им нужен один-единственный. С ипотекой — то же самое. Человеку нужна квартира — так помогите решить изначально именно эту проблему. Найдите ему то жилье, которое он хочет, или архитектора и дизайнера, которые его построят и отделают.

— Так почему финансисты продолжают так делать?

— Не знаю. Мне кажется, что это продолжение истории, когда один и тот же человек, который ходит и в поликлинику, и в банк, и в кинотеатры, и покупает квартиру, выглядит для всех по-разному. Все имеют о нем лишь часть информации, для всех он разный, а он — один и тот же человек. Вся эта история находит свое отражение в банковских продуктах, а как может быть иначе в реальной экономике?

В этом плане возможности маркетплейсов, о которых сейчас много говорят, тоже ограничены. Такой агрегатор сможет сделать персональное предложение только тогда, когда оцифрует весь тот материальный мир, в котором находится каждый его клиент. И тогда маркетплейс сможет сказать человеку: «Вот это кино точно заинтересует вас, а завтра запишитесь к зубному, а послезавтра подучите испанский язык, и будет вам счастье».

Я утрирую, но отвечая на вопрос, какие технологии будут являться основой, драйвером розничного цифрового банкинга, скажу: я уверен в том, что технологий будет много и они будут разные. Я не знаю, какими именно они будут. Важно то, куда они должны вести прогресс, а вести они должны к тому, чтобы я как личность был одним и тем же человеком во всех сферах жизни и экономики, чтобы обо мне была полная информация в моей больнице, в моем банке, в детском саду моих детей и т.д. Тогда, я делаю вывод, возникнут новые фронтальные системы, совершенно не похожие на те, которые есть сейчас.

— Произойдет переход от «крупносерийного производства» к персональному предложению?

— Возможно, останется какое-то серийное производство, но оно будет другим, оно будет базироваться на других знаниях. Сейчас бесполезно говорить, какими фронтальные системы должны быть, потому что мы знаем только те, что есть сегодня, и базируются они на тех данных и на тех знаниях, которые есть сейчас. А нам нужны совсем другие знания.

Как ни обидно, хотя все это адекватно описано многими авторами, прорыва и активного движения нет, потому что здесь переплетено очень много разных интересов. Чего бы хотелось мне? Стать «одним единственным человеком» хотя бы в десяти индустриях, где я совершаю транзакции и оставляю цифровые следы. Например, я хожу за продуктами, езжу на машине, летаю на самолете, у меня есть дети, образование, у меня есть сердце, почки, голова, которые имеют свойство болеть. Но чтобы меня в этих всего-навсего десяти индустриях одинаково оцифровать (я, опять же, оставляю за скобками технологии и стандарты), в них должно произойти огромное количество изменений для такого простого действия, как сбор и обработка информации обо мне. Изменения происходят очень медленно, поэтому мне бы хотелось, чтобы озарения, о которых я говорил раньше, начали приходить чаще и инициировали реальные действия.

— Удаленная биометрическая идентификация — это шаг в нужную сторону?

— Конечно! Может быть, она станет тем золотым ключиком, который заведет всю эту машину, все ее детали уже готовы.

— А что может помешать завести мотор?

— Монополизм и огосударствление экономики. Монополист занимается защитой своей монополии. Он, наоборот, топит всех окружающих, а не занимается развитием.

— Чем может помочь технологический сектор, в частности ЦФТ?

— Мы, как всегда, готовы поставлять патроны всем воюющим сторонам. Мы готовы поддержать всех в честной конкурентной борьбе самыми современными решениями. После того, как кем-то будет составлена программа создания всей этой инфраструктуры и предприятия начнут взаимодействовать со своими материальными объектами через их цифровые образы, технологические компании должны предложить рынку свои IT-платформы, которые позволили бы оперировать этими образами, используя элементы искусственного интеллекта для работы с большими данным, аналитикой и моделями. Наверное, в этом роль технологического сектора, в том числе ЦФТ.

— Давайте еще раз применительно к банкам расшифруем, что такое цифровой образ?

— Допустим, есть кирпич. Сейчас просто есть и есть. Им управлять в цифровом мире невозможно, потому что он находится в физическом мире. Перевести его в «цифру» нельзя, пока в него не «вставишь» чип, чтобы он обладал способностью идентифицироваться в системе как кирпич, пока не будет налажена система отслеживания его перемещения как объекта и пока не будет инструмента купли-продажи кирпичей по его идентификатору без перемещения его самого и без подписания при этом бумаг. Образ — это набор данных, которые идентифицируют кирпич, его назначение, его качество, материал и дают возможность им управлять и распоряжаться. Но это не просто оцифровка данных о кирпиче, это целый механизм, когда можно дать задание и, основываясь на работе с цифровым образом, в конце концов переместить кирпич физически куда-то или передать право на его владение.

Как я говорил ранее, это все уже есть, но оно есть в каких-то маленьких фрагментах. Один из аналогов цифрового кирпича, понятный банкирам, — это фьючерсы, да и вообще весь рынок ценных бумаг, потому что их действительно легко оцифровать, данные о ценной бумаге сегодня — это и есть сама ценная бумага.

— Кроме банков, кто еще может оказаться в выигрыше?

— Технологический сектор, я считаю, получит самый большой выигрыш от развития всей этой ситуации, потому что он будет всеобщей платформой. Я сейчас говорю об IT-индустрии в целом.

И, конечно, вся индустрия должна прилагать максимальные усилия для того, чтобы помочь решить все технологические, политические и юридические задачи, а также организовать процесс просвещения. Это очень важно, ведь то, о чем мы беседуем сейчас, необходимо донести до нескольких тысяч руководителей бизнесов, потом пойти вместе с ними к чиновникам и там объяснять дальше. Я считаю, что в итоге сегодня роль технологического сектора можно назвать миссионерской.

— Какова же роль финтеха?

— Кто-то сказал отличную фразу: «Что такое финтех? Когда здание уже построено, приходит финтех и прикручивает ручки у дверей, чтобы было их удобнее открывать. Или ставит доводчики, чтобы они не хлопали».

Такие вещи полезны, за них могут даже заплатить, но они не меняют радикально картину мира. Я считаю, что задача такой большой компании, как ЦФТ, — не ручки прикручивать, а стены двигать, чтобы здание становилось другим. Уверен, что и «финтехи» молодцы, пусть они прикручивают ручки, это хорошо. Они же этим не от безделья занимаются, кто-то им за это платит. Вполне может быть, что появится такая дверная ручка, которая перевернет мир. Но при этом никакая ручка не сможет изменить само здание, стены останутся там же, и ходить будет также тесно. Большие компании должны менять какие-то радикальные вещи, потому что у них и вИдение другое, и опыт другой, и денег больше.

Экономика в реальности абсолютно безжалостна. Если выбранная модель будет эффективнее, то все остальное просто умрет

IT-индустрия очень разнообразна, в ней есть значительное количество небольших игроков, назовем их финтехами. Они, может быть, и сами не знают, что они финтехи, но все они делают работу по улучшению, которая тоже очень важна, потому что она способствует созданию более дружелюбной цифровой индустрии, и в какой-то мере финтех расчищает к ней путь.

Но надо понимать, что одних финтехов для цифровой революции мало. Сколько ни прикручивай к дверям ручки, здание не поменяется. Поэтому возникают крупные банки, которые позиционируют себя как технологические компании, возникают новые технологически компании, которые могут «сдвигать стены». Они приходят, изменяют и расширяют пространство для финтехов. Процесс идет именно таким образом.

Я позитивно отношусь к малым IT-компаниям, даже если мне по какой-то причине предмет их бизнеса неинтересен. Но эта симпатия не поможет им решить глобальную задачу, не создадут они цифровую экономику. Цифровую экономику создадут большие и серьезные корпорации, а уж потом будет идти бесконечное улучшение, которым финтехи и будут заниматься. Новых дверей им хватит до скончания века.

Когда говорят, что финтехи «сожрут» банки, стартапы развалят мир и продадут родину, это происходит от непонимания сути IT-индустрии. Лучшее, что может произойти с ними, если их купит какой-то банк. Для самих же банков угроза не в финтехе, а в этой цифровой «движухе», цифровой экономике. Им здесь требуется не отстать и стать частью процесса цифровой трансформации, а в дальнейшем — частью того, что мы назвали цифровой экономикой.

— Достаточно ли у нас в России сил, чтобы произвести этот технологический рывок в области банковской сферы независимо от отношения Запада, санкций и прочих рисков?

— Мне кажется, сил у нас достаточно. Я каждый день непрерывно общаюсь чуть ли не «со всеми на свете»: с клиентами, сотрудниками, конкурентами, партнерами. Чего только они не придумывают, а главное, доводят до ума. И в области софта, и в области железа и т.д. Просто невероятный фонтан креатива. Единственное, что может нам помешать, — это отсутствие рыночной среды и конкуренции, потому что только конкуренция способна вытащить действительно хорошее решение наверх. Сегодня дело может быть даже не в государстве. Парадокс заключается в том, что сейчас ограничение конкуренции угрожает прежде всего со стороны очень крупных компаний. Самая большая угроза нашему отставанию в цифровом движении, на мой взгляд, идет оттуда.

— С каким набором продуктов ЦФТ встречает цифровую трансформацию?

— Если говорить о каких-то новых продуктах и услугах ГК ЦФТ, их можно разделить на две части. Во-первых, действительно новинки, а во-вторых, уже имеющиеся продукты или бизнесы, которые постоянно совершенствуются, и там появляется новое качество.

Сюда входит все, что связано с мобайлом, вебом и Интернетом. Решения здесь не меняются радикально, тем не менее сюда вкладывается огромное количество наших денег и денег наших клиентов, чтобы все это эволюционировало с требуемой скоростью и с заданными характеристиками. Потому что рынок очень подвижный, и здесь важна именно динамика. Хороший пример — все, что касается транспортных карт, которые интегрируются с банковскими картами, чтобы удобнее было собирать релевантную информацию о человеке и предоставлять ему, например, кредит на поездку.

Отмечу, что развитие продуктов и сервисов во многом инициировано ЦБ. Тем не менее и без него примерно за три года происходит полный цикл замены всего софта. Не одномоментно, итерациями. Такими же небольшими шагами происходят модернизация и развитие ПО.

Другая часть продуктового предложения — это то, чего на рынке раньше не было. Здесь, в том числе, вещи, связанные с использованием элементов искусственного интеллекта. Я не верю, что какой-то доморощенный искусственный интеллект сможет радикально изменить облик индустрии. Это перебор. Но согласен, что его можно научить решать полезные задачи.

Мы двигаемся здесь в нескольких направлениях. Во-первых, в направлении, связанном со взаимодействием банка с клиентом, в том числе через call-центр и чат-боты. Если честно, для нас это оказалось очень серьезной задачей. Но ее решение становится ключом ко второму направлению: развитию каналов продаж. Если есть понимание, где находится этот клиент и что ему надо в этот самый момент времени, то можно продать ему адекватные и релевантные ситуации услуги. Результаты есть, но есть и во что вносить изменения.

— О каких трендах аутсорсинга вы могли бы сказать?

— Тренды разные. Крупнейшие банки создают собственные IT-подразделения. Но есть и банки, которые используют по модели аутсорсинга все продукты ЦФТ, включая АБС, процессинг, системы лояльности, денежные переводы. Все это «крутится» не внутри банков, а у нас. Такие прецеденты действительно есть. Их немного, к моему большому удивлению и сожалению. Во-первых, это менее затратно для финансистов. Во-вторых, банк всегда работает на самом современном ПО, у него нет необходимости что-то докупать и модернизировать.

Мне кажется, главный стоп-фактор в развитии аутсорсинга — менеджерам просто не до этого. Все решают какие-то краткосрочные задачи, задумываться об аутсорсинге или о глобальной экономической эффективности им просто некогда.

— О чем пойдет речь на очередном саммите? Где и когда он состоится?

— Саммит вновь пройдет в Сочи. В последнее время Сочи стал не только классным курортным городом, а вполне себе интеллектуальной столицей. Я совершенно искренне так считаю, потому что туда приезжает огромное количество людей, с ним там можно встретиться и пообщаться. XV Банковский саммит по инновациям и развитию ЦФТ состоится в Сочи 17–20 мая 2018 года в отеле Radisson Blu Paradise Resort & Spa.

Нам хочется на этом Саммите вновь собрать таких людей, с которыми можно в эмоционально комфортной обстановке обсудить самые актуальные темы. Напомню, что Саммит по инновациям и развитию — это не мероприятие для клиентов ЦФТ, это отраслевое событие. Будет, как всегда, достаточно много времени и свободная атмосфера для общения. В таких условиях есть возможность углубиться в какие-то сложные темы, посмотреть на них с разных сторон.

В результате этих обсуждений мы постараемся нарисовать не идеальную, а наиболее вероятную картину будущего. Хотелось бы разобрать кейсы из нашего опыта или из опыта банковских структур, рассмотреть актуальную мировую практику и проекты, которые находятся в мейнстриме. Саммит — это креативная площадка, где мы все вместе «сверяем систему координат» и определяем траекторию движения к общему будущему.






Читайте также

Новости Новости Релизы